Я тобою живу. Все мысли о тебе,
чувства притуплены и ограничены,
но даже то, что осталось, твоё.
Твоё и пронзительно голубое небо
над Рекой моего детства
и смущенное привявшее разнотравье
в грядущее бабье лето.
Я дарю тебе всё это.
Я готов подарить тебе бесконечно много -
всё, что смогу.
Мне просто хочется быть рядом с тобой,
человеком, которого люблю и безмерно уважаю.
И ты знаешь, что для меня значишь.
Мы вместе, несмотря ни на что.
Посвящается Аннушке Ст

Я давно хотел написать о Реке своего детства, вполне конкретной, осязаемой, имеющей название. Но для меня это прежде всего символ, которому я преклоняюсь; звёздная дорога в нынешнее неспокойное настоящее. Моя юность прошла здесь - я отдал её Реке своего детства. Она стоила того.

Она, подарившая незабываемые мгновения, определившие всё дальнейшее существование. Её неприкрытая сущность - в тихой прозрачности воды, влекомой невесть куда; в моём сознании шестилетнего мальчишки, постигавшего азы рыбной ловли, глядя не на поплавок, а на рыбёшек, атакующих катышек хлеба.

Тут впервые поймал я стоящего подлещика. Было то лет двадцать назад, когда степень заростания Реки в апогей летнего зноя была вполне сопоставима с нынешним позднеосенним. Об этом и многих других подарках Реки моего детства невольно вспоминаешь теперь, продираясь на лодке через заросли (нет напластования!) водной растительности.

А ведь как размерен был в той, другой жизни ход теряющейся в своём величии Реки, причудливо русло, неожиданны разветвления, многочисленны рукава! Подчёркнуто обрывистые её берега, отороченные в среднем течении редколесьем, неожиданно сменялись великолепными песчаными пляжами или обильной береговой растительностью, не дающей возможности продраться к воде.

Хранимая вековым лугом, питающимся из её чистых вод, но уже снедаемая противоречиями неминуемого вмешательства человека в свою судьбу, Река моего детства успешно противостояла натиску цивилизации, взращивая трижды в год роскошный ковёр полевых трав, запах которых пьянил, а безумная красота будила неведомые ранее чувства. Мне, малышу, приятно было ощущать себя частью этого фантасмагорического театра, часами гоняясь за огромными бабочками или подстёгиваемому ещё не сформировавшимся, но уже дающим о себе знать рыбацким азартом.

Тогда Река моего детства была вполне самодостаточным водоёмом, но размеренный ход её жизни уже был искривлён, преступно развальцован потребительскими окнами сетей, многочисленными насыпными перемычками, ограничивающими естественный ток воды, творцами преступно-абсурдного искусственного водоёма, частью экосистемы которого довелось стать. Изменив статус водной артерии, связующей несколько приднепровских сёл, на статус придатка водохранилища, Река моего детства стала зиждиться, в основном, на своём "народно-хозяйственном" значении: её водами заливали по весне огромный луг, питающий сеном несколько окрестных колхозов.

Теперь не стало и этого. Былое величие Реки моего детства - в слезах плакучих ив на её берегах, в заходящей на нерест рыбе, выбиваемой, впрочем, до следующей весны бескомпромиссными местными жителями, привыкшими расценивать Реку, как вотчину, приезжими новаторами-электроудочниками. То, что выживает до зимы, становится жертвой регулярно повторяющихся заморов. Ещё одним бичом стали заморы летние - ведь шокирующее заростание водоёма, являющееся следствием отсутствия течения, ой как всему этому способствует.

Лишённая естественного тока воды вследствие зарегулирования стока и крайне редкой работы насосных станций, в условиях тотальных перебоев с электроэнергией, Река моего детства уже не в состоянии оберегать собственными силами остатки былой роскоши. Сегодняшние реалии - вымываемые берега, подболоченная во многих местах пойма, превращённые в зыбкие топляки некогда чудесные пляжи.

И всё таки я преклоняюсь перед пронзительным небом над Рекой моего детства, привявшим по осени разнотравьем, голубыми окнами заливных озёр в болотисто-опрятном обрамлении лопухов кубышек и лилий. Все эти проточки, озерка Реки моего детства не дают исчезнуть ихтиофауне Приднепровья, но противостояние, игра не по правилам изнуряют, и очень больно осознавать, что былого уже никогда не вернуть.

Её величие и ныне ощущается в причудливых изгибах витиеватого русла, вовлекающего новые и новые сегменты берега в размеренную жизнь истлевающей рукотворной экологической катастрофы. Многочисленные омутки поддерживают стагнационно-вялотекущий процесс угасания, а береговая линия, подчёркнутая ивняком, сохраняет мизерную надежду на спасение огонька жизни. Неведомые глубины за излучинами некогда текущей Реки - настоящие в прошлом обиталища сомов - таят её былую мощь. В иллюзорности их незаросшей глади и теперь кроется некая манящая перспектива встречи с чем-то выбивающимся из общей канвы рыбьего разнохвостья.

Я видел её разной. Немощной, скованной толщей векового льда, - в её глубинах лишь теплилась жизнь. Частью моря, заливающего по весне роскошный луг и возрождающего, дающего всему жизнь. Умиротворённой, купающейся в летней неге, в безмолвии зноя, в приторном запахе разлагающейся растительности. Но мне ближе всего осеннее преображение - сбросив оковы безжизненности, Река моего детства, пусть и ненадолго, возрождается, окатывая своим величием всякого, кто соприкоснётся с ней. Но редко теперь встретишь спиннингиста, ведь одарить река может не всякого - только преданного, небезразличного.

Не стал исключением и я. Моё увлечение спиннингом, переход от ситуативности к постоянству лет восемь назад состоялся именно благодаря Реке моего детства. В тот раннемартовский день тихое спокойствие водной, давно освободившейся ото льда глади обещало настоящее чудо. Оно и состоялось - именно так истолковал я тогда трёх пойманных щучек на сделанную своими руками блесну. Впоследствии Река моего детства подарила не одну сотню щурят, щучек и щук, словно зная, что многим из них суждено вернуться назад.

А какая веселуха царит здесь по перволёдью! Слёзы щучьего рода беззастенчиво атакуют всё мало-мальски живое и, соответственно, массово цепляются на крючки жерлиц. Это уже не осенний экстрим с выкачиванием немногочисленных выживших хвостов из болотной крепи, это вынос тел. Нет бы спрятаться в единичных, незаиленных ямках, залечь на дно - так прёт вся на мель, дурёха. И выбивают её почём свет, искажая превратный стереотип об отсутствии живности в водоёме. Есть она, пока есть эта живность.

Скажем, хватает бобров: в иных местах ни единого целого деревца не осталось. Все изгрызла пушистая животина, а вылазит иной раз на берег, обнаглевшая, чешится-умывается: "Смотрите, кто пришёл!" А вот с другой фауной туго, особенно с её ихтиологической составляющей. Нет уже ничего, окромя щуки, да и та клюёт в году март, май-июнь да конец осени-начало зимы. Практически везде увидеть поклёвку бели-окуня со льда так же нереально, как понадеяться на возрождение Реки моего детства.

Река, ставшая озером: Самое страшное то, что к этому никто не стремился. И стало это следствием элементарного бездушия, безразличия, отсутствия желания вовремя осмыслить абсурдность поступков, а не искать компромиссов со своей совестью.

Я просто всё время пытаюсь объяснить свою боль. Мне больно, ступая на некогда песчаные берега изумительной красоты, проваливаться по колено в вязкое подобие береговой линии, больно бесцельно полосовать блесной некогда кишащие рыбой плёсы, забирать у Реки моего детства последние оставшиеся в ней хвосты.

Но ещё больнее изменить ей в пользу более "хлебных", быть может более привлекательных визуально мест. И даря свободу очередному "шнурку", ненамного большему приманки, которой соблазнился, я становлюсь чище.

С этой Рекой связаны многочисленные рыбацкие триумфы, и пускай подобное, скорее всего, уже нереально - я продолжаю приходить сюда. Приходить, чтобы окунуться в память, не предать, преклониться перед всевозрождающей силой Реки моего детства.

(с)Дом Рыбака - 2004